До 1917 года

«Предложения бывшего в санктпетербургском губернском правлении председательствующего генерал-аншефа Архарова.

1. 19 ноября 1796 г. Его и. в. высочайше поветь соизволил, чтобы никто не имел за своими экипажами слуг, одетых в гусарское, или под другим названием платье, кроме ливрей каждому классу приличной, а потому тотчас учинить об оном предписание во все части сей столицы, дабы объявлено было обывателям, с надлежащими в том подписками, наблюдая наитщательнейше, чтобы объявленное высочайшее повеление исполнено было во всей точности с нынешнего дня…»

«Близ Засховия, 9-го июня [1790 года]. Я, мой друг, слава Богу, здоров. Здесь было дело с нашим авангардом; но меня тут не было. Это письмо должен я послать через Киев, ибо туда ездят курьеры. Детям благословение. Верный друг Михайла Г. Кутузов.

12 декабря [1790 года] в Измаиле. Любезный друг мой, Катерина Ильинишна. Я слава Богу здоров и вчерась к тебе писал с Луценковым, что я не ранен и Бог знает как. Век не увижу такого дела. Волосы дыбом становятся. Вчерашний день до вечера был я очень весел, видя себя живого и такой страшной город в наших руках, а ввечеру приехал домой, как в пустыню. Иван Ст. и Глебов, которые у меня жили, убиты, кого в лагере ни спрошу, либо умер, либо умирает. Сердце у меня облилось кровью, и залился слезами. Целый вечер был один, к тому же столько хлопот, что за ранеными посмотреть не могу; надобно в порядок привесть город, в котором однех турецких тел больше 15 тысяч. Полно говорить о печальном. Как бы с тобою видеться, мой друг; на этих днях увижу что можно, мне к тебе или тебе ко мне…»

«Из бумаг, собранных мною по истории пугачевщины несколько лет тому назад были напечатаны в Записках Академии Наук 1) бумаги Кара и Бибикова, и 2) часть переписки императрицы Екатерины II с графом П.И. Паниным. Малое распространение академического издания было причиной, что большая часть лиц, которые после того писали об этой эпохе, не воспользовались помянутыми документами. Содержание их не было принято к сведению даже при втором издании «Записок о жизни и службе А.И. Бибикова», появившемся в Москве в 1865 году…»

«В исторической жизни России, в период юношеского ее роста, был болезненный перелом, который угрожал действительной опасностью не только всем ее будущим судьбам, но и самому ее существованию: не успев еще окрепнуть, она была постигнута, сперва удельным раздроблениям, потом татарским погромом, и пришла в такой упадок сил, что распалась на две части, на восточную и западную. Из западной ее половины образовалось особое Литовско-русское государство, которое, вследствие брачного союза литовско-русского государя с наследницей государства польского, соединилось с Польшей, в начале как равное с равным, на правах взаимной независимости, под одной лишь верховной властью, а наконец, после постепенного окатоличения и ополячения высших слоев литовско-русского народа, князей и бояр, вошло в состав ее...»

«Милостивый государь мой Осип Степанович! Долго умедлил я ответом на письма ваши, но по стечению обстоятельств вышло, что может быть и хорошо, что вы без отповеди моей оставались, ибо, между тем, подоспело отношение ко мне графа Ильи Андреевича и я имел случай условиться с князем Алексеем Борисовичем о том, какое наиприличнее сделать употребление из капитала, графом Ильей Андреевичем предназначаемого. Прилагаемое при сем в копии письмо мое к графу Илье Андреевичу, известит вас о сем обстоятельстве, и теперь остается ему только решиться привести все в действие, а вам сему доброму делу споспешествовать; но пожалуйста не потеряйте из виду того правила, что ежели делать что-нибудь, то чтоб было сие действительно достойно и великого имени, коему памятник сей созидается и соответственно состоянию графа Ильи Андреевича, или же чтоб ничего уже предпринимаемо не было…»

«26 августа (6 сентября) 1797 года. Король польский покорнейше просит господина Валуева, сообщить ему:

1. Где будет праздноваться Александров день, в Петербурге или в Гатчине?

2. В котором часу следует там быть?

3. Если праздник в Гатчине, то не следует ли приехать туда накануне в субботу вечером?

4. Какое место предназначено мне в шествии кавалеров и во времени всей церемонии?

5. Какую разницу следует мне предписать портному на счет формы, длины и подкладки мантии, для отличия от других кавалеров?

Покорнейше прошу господина Валуева не сетовать на все эти вопросы; они происходят единственно из желания моего избежать всего, что могло бы не соответствовать желанию государя императора, без сомнения, точно также не пожелающего, чтобы в совершении этой церемонии было бы отступление от почета, который ему угодно было предоставить во всех случаях моему званию

Господин Валуев не усумнится в искренних чувствах уважающего его С. А. П.»

«…Отец мой служил в Гатчине при великом князе Павле Петровиче, оставил место это по неприятностям, о коих никогда не говорил мне, но о личности велик. Князя, между прочим, рассказал мне следующий случай. В Гатчине стоял один из конных полков, и вел. Кн. Ежедневно бывал на разводе и учениях.

Майор Фрейганг, по какому-то недоразумению, опоздал к разводу. Вел. кн. Встретил его так, что тот, просидев несколько минут перед ним молча с опущенным палашом на седле, вдруг свалился, как сноп, наземь. Вел. кн. Требовал от врача, отца моего, ежедневно по два раза, устного донесения о положении пораженного ударом, и призвал тотчас к себе оправившегося больного. Встретив его, подает ему ласково руку и посадив его, вел. кн. спросил по-немецки:

- Bin sich ein Mensch (человек ли я?) и на молчание Фрейганга повторил свой вопрос, а на ответ: да, продолжал:

- So kann ich auch irren (тогда я могу ошибаться)!

И далее: «Sind Sei Mensch» (и вы человек?) – «Человек, в. и. высочество».

- Dann konnen sie auch verzeihen (тогда вы конечно умеете прощать) и обнял его».

«В сентябре нас с братом повезли в Шлиссельбург: там мы пробыли до сентября 1827 года в заведении, подобном Алексеевскому равелину, ухудшенному отдаленностью от столицы и 30-летним управлением генерал-майора Плутанова, обратившего наконец это заведение в род аренды для себя и своих тюремщиков на счет желудков несчастных затворников, получавших едва гривну медью на дневной харч, когда положено было выдавать по 50 коп. ассигнациями…»

«Честь имею представить в. п. настоящую записку, содержащую, во 1-х, краткое изложение пройденного и. и. в. со мной, и во 2-х, краткое обозрение того, что еще остается пройти.

Часть I. Пройденное их и. в. со мной относится к следующим пунктам: к изучению французского языка, географии, истории и математики.

Изучение французского языка. Оно заключает в себе чтение, правописание и сочинение. Для того, чтобы приучить их и. в. к правильному произношению, их часто заставляли читать вслух, и разнообразя предметы их чтения, им давали возможность понять необходимость различных ударений...»

«Утром 27 ноября 1825 года, состоя на службе прапорщиком лейб-гвардии саперного батальона, вступил я в караул у шлиссельбургской заставы. Два дня уже носились в Петербурге тревожные слухи о тяжкой болезни, постигшей императора Александра I, в Таганроге, и все жители столицы, горячо любившие своего монарха, сердечно скорбели и усердно молились о сохранении драгоценных дней его. В 11 часов того же дня было отслужено, по этому случаю, молебствие, в Александро-Невской лавре, в присутствии государственных сановников и чинов военного и гражданского ведомств. В 6 часов пополудни, старший караульный унтер-офицер донес мне, что отправленный в батальонную канцелярию, за паролем, унтер-офицер принес известие о кончине государя, в Таганроге, и объявил, что офицеры и нижние чины батальона оставшиеся от караула уже присягнули на казарменном двору императору Константину Павловичу…»