До 1917 года

«Часть первая. От 20 мая 1804 года до 25 апреля 1830 года.

Период I. Рождение. – Пребывание с бабкой.

Я родился 1804 года, мая 20 дня, утром на заре, в селе Новоспасском, принадлежавшем родителю моему, капитану в отставке, Ивану Николаевичу Глинке; имение это находится в 20 верст. от города Ельни, Смоленской губернии; оно расположено по реке Десне близ ее истока и в недальнем расстоянии окружено непроходимыми лесами, сливающимися с знаменитыми брянскими лесами. Вскоре по рождении моем матушка моя Евгения Андреевна, урожденная Глинка, принуждена была предоставить первоначальное мое воспитание бабке моей Фёкле Александровне (матери моего отца), которая, овладев мной, перенесла меня в свою комнату. С ней, кормилицей и няней провел я около трех или четырех лет, видаясь с родителями весьма редко…»

«В декабрьском номере «Морского сборника» за 1854 г. напечатана статья «Нападение на Камчатку англо-американской эскадры в августе 1854 г.», составленная на основании совершенно недостоверных сведений об отражении нападения на Петропавловский порт англо-французской эскадры. Подробности знаменитого отражения неприятелей от восточных нашего отечества сделались, таким образом, известны в России не вполне и при том, главным образом, из означенной статьи.

Желание представить дело в более полном и правдивом виде обязывает меня, как участника в нем, напечатать выдержки из записок, веденных мной в то время…»

«…С некоторого времени носится слух о военном действии, предпринимаемом против Берлина. Какая его цель – неизвестно, но можно предполагать, что оно будет обращено против черни, делающий почти каждый вечер из Берлина арену всех своих неистовств. Надо надеяться, что цель эта будет легко достигнута помощью многочисленного и верного войска, нетерпеливо желающего отомстить за оскорбления и унижения, так мало им заслуженные.

Но когда этот факт совершится, какое будет дальнейшее действие правительства и что надо будет ему сделать, чтобы возвратить монархии бывшую ее силу и восстановить ее прошедшую власть?..»

«…Список с прошения старорусского военного поселения, округа 3-го карабинерного полка, присутствующего в полковом комитете священника села Коломны Ионанна Парвова 9 августа 1831 г.

ВО время происшедшего бунта в округе 3 карабинерского полка военных поселений против своих начальников и убиении оных, 13 ч. сего июля, с повода того, что я весьма часто по делам службы имел с оным начальством сношения, был равным образом жертвой сим зверообразным и немилосердным бунтовщикам; в три часа пополудни бунтовщики, схватив меня на берегу реки Ловати, били кольями без всякого милосердия. Обагренный кровью, лишенный всех чувств, был я стащен оными в дом свой, уже не имеющий ни одной оконницы, где, по битии замков с кладовой и сундуков моих, производился обыск какого-то яда; и, при каковом осмотре, я был под крепким караулом; потом виден был бунтовщиками из погоста в деревню Коломно, с тем мнением, чтобы лишить меня жизни, где привязав веревкой за ноги к перилам на улице близ канавы устроенным, вторительно били меня стягами и кольями жесточайшим образом, после чего отвели в деревню Остратово,в  которой спасена жизнь моя некоторыми из прихожан моих деревни Слугина и Остратово…»

«Нас было пять братьев и все пятеро погибли в крушении 14 декабря 1825 года. Посвящу несколько строк для биографической заметки о каждом из нас.

Старший брат Николай, последнее время своей службы в Кронштадте, жил вместе со мной и младшим братом Петром на казенной квартире, в доме, который впоследствии передан для главного командира кронштадтского порта. Рядом с нами занимал комнату капитан-лейтенант Павел Афанасьевич Дохтуров, а над нами была квартира Екатерины Петровны Абросимовой, вдовы штурманского офицера…»

«Когда император Александр был болен в Таганроге, к великому князю ежедневно привозили фельдъегеря донесения о состоянии государя. По получении известия о кончине, великий князь собрал к себе своих приближенных, сообщил им со слезами эту весть и объявил им, что хотя окружающие покойного государя признали великого князя императором, и князь Волконский, и барон Дибич с прочими находившимися тогда в Таганроге прислали к нему присяжные листы, но он, великий князь, возвращает им оные, ибо отрекается от престола, сохраняя свято и по чести данное покойному императору обязательство. При этом случае он вынул из бюро бумагу и, давая читать ее Николаю Николаевичу Новосильцеву, сказал, что так как Новосильцев долго находился при покойном государе, то хорошо знает его почерк. Тут великий князь рассказал, что он хотел жениться на княжне Четвертинской, но матушка и брат не позволяли…»

«Приехав в Петербург по смерти Екатерины, Император Павел тотчас же вытребовал к себе из Гатчины полковника Аракчеева. Аракчеев, получив приказание, немедленно прискакал в Петербург, как был, в одном мундире, не взявши с собою решительно никаких вещей и даже теплой одежды. При Екатерине офицеры Гатчинского отряда никогда не допускались в Зимний дворец, и потому, не зная расположения комнат, Аракчеев насилу отыскал Императора. Павел принял его очень милостиво, тотчас же произвел в генералы и назначил комендантом; Наследник же престола, Александр Павлович, назначен петербургским военным генерал-губернатором. Павел поставил их рядом, соединил их руки и сказал: «Будьте друзьями и помогайте мне». С этого момента началась дружба Аракчеева с будущим Императором. Не имея при себе даже перемены белья, Аракчеев на следующий день обратился к своему новому другу и объяснил ему неудобство своего положения. Александр прислал ему собственную рубашку, которую Аракчеев сохранил во всю свою жизнь, и чрез 38 лет был в ней похоронен согласно его завещанию. По смерти Александра I она лежала на столе в бывшем кабинете Императора, в грузинском доме графа Аракчеева, в сафьянном футляре, и золотая тисненая надпись сообщала о дне, в которой она была подарена графу, и завещание Аракчеева: быть в ней похороненным…»

«Теперь, когда я почти ослепла и мне прочли чрезвычайно замечательное произведение графа Л.Н. Толстого «Война и мир», где, между прочим, говорится о страстном, благоговейном чувстве, ощущавшемся всеми молодыми людьми к императору Александру Павловичу, в начале его царствования, мне так ясно, так живо, так упоительно представилась та эпоха, и воротились те живые, никогда незабываемые мной воспоминания, о которых мне захотелось рассказать.

Расскажу первой – незабвенную встречу мою с императором Александром Павловичем в 1817-м году. В Полтаве готовился смотр корпуса г-на Сакена, в котором муж мой, Керн, служил дивизионным командиром. Немного прибитая на цвету – как говорят в Малороссии – необыкновенно робкая, выданная замуж и слишком рано, и слишком неразборчиво, я привезена была в Полтаву. Тут меня повезли на смотр и на бал, где я увидела императора.

У меня была подруга еще моложе меня и вышедшая замуж, тоже за генерала, старее гораздо ее, но образованного, приятного и очень умного человека, который умел с ней обращаться, - и мы с ней вместе ездили на смотр и вместе стояли на этом балу, против группы, где стоял император, Сакен и его etet-major…»

«1815 год июня 14 дня, после обеда в 6 часов, камер-юнкер Дивов привез меня в ложу вольных каменщиков. Я был введен в покой, где дожидался более часа, пока кончился обряд принятия другого профана Г.М. князя Одоевского и вошел ко мне человек, одетый просто во фрак. Он завязал мне глаза и провёл через большой ряд покоев; но вдруг остановился. Я услышал гром запоров, заскрипели двери и мы переступили через порог. Провожатый посадил меня на стул и сказал: «когда я уйду – скиньте повязку и углубитесь в книгу, которая развернута перед вами»; скрип двери и гром запоров известил меня о его удалении. Я снял повязку. Черные стены мрачной пещеры окружали меня; при слабом свете лампады, которая висела надо мною, глаза мои встретили мертвую голову и близ нее развернутую библию на бархатной голубой подушке, обшитой золотым галуном. В верху томное мерцание изображало также мертвую голову с двумя внизу накрест костями и надписью Memento mori. Я взял книгу религии и про себя читал…»

«Малолетное отделение I-го кадетского корпуса в 1808 г.

В начале 1808 года отданы были мы  с братом Петром в 1-й кадетский корпус. Предварительно были мы представлены на смотр к цесаревичу в. к. Константину Павловичу, жившему в Мраморном дворце.

Когда привезли нас в корпус, нас отвели в лазарет, где нас раздели, осмотрели наше телосложение, а потом привили оспу. Поступили мы  в 5-ю камеру малолетного отделения, которую заведовала мадам Альбедиль, женщина пожилых лет, высокого роста, худая, черноволосая, косая и в довершение пресердитая. При камере были две няньки, первая половина малолетных принадлежала Ивановне, вторая же – Акулине; у этой последней находились и мы. Трудно было сначала привыкнуть к казенной пище и казенному былью. По утрам вместо чая нам давали овсяный суп и полубелую булку. За обедом кормили нас плохо: дадут тарелку супу, кусок жесткой говядины и пирог с кашей, или со пшеном, или говядиной…»