1873

«Хмыров Михаил Дмитриевич родился 1-го сентября 1830 г.; воспитывался в Морском кадетском корпусе (который был тогда всего один). Выпущен в лейб-гвардии Измайловский полк прапорщиком, в 1848 г. Оставил военную службу в 1861 г. и с той поры доныне (1868 г.) бьет баклуши, состоя не у дел.

Начал печататься подневольно, написав, по приказанию кадетского начальства, «стихотворение» на случай 50-ти-летнего юбилея службы (и жизни) великого князя Михаила Павловича. Стихотворение это, без согласия и даже ведома автора, тиснуто в одной из книжек «Журнала Военно-Учебных заведений» за 1848 г.

Другое же «Стихотворение», названное 50-ти-летним юбилеем службы покойного императора Николая I в лейб-гвардии Измайловском полку и стяжавшее автору-прапорщику чин подпоручика («за отличие по службе») с подарком по этому чину (перстень, за который взято деньгами) напечатано в одном из тогдашних газетных изданий, но в каком именно, автор не помнит…»

Академик А.А. Куник в 1864 г. случайно приобрел у одного из букинистов (на Большой Садовой улице), для своей весьма богатой по истории библиотеки, очень любопытную рукопись. Эта тетрадь, в 4-ю долю сероватой бумаги, из семи листков, переплетенной в толстый кожаный переплет. Рукопись некогда принадлежала известному историку Д.Н. Бантышу-Каменскому, и заключает в себе: а) собственноручные заметки архимандрита Иосифа; б) записанное Бантыш-Каменским в Полтаве, в 1819 г., со слов архимандрита Иосифа, известие о пребывании этого лица в городке Горсензе, в Ютландии, при детях бывшей правительницы России Анны Леопольдовны; в) родословие ее фамилии и г) рисунок, собственноручно исполненный дочерью Анны Леопольдовны – принцессой Екатериной Антоновной...

«Бирон представляет собой тип, далеко не привлекательный, но во многих отношениях чрезвычайно своеобразный. В течение двадцати двух лет он находился безотлучно при императрице Анне Иоанновне (сперва в Митаве, потом в С.-Петербурге и Москве), и, по-своему, был лично ей предан. После кончины ее, он даже остался при теле в Летнем дворце и отложил до ее погребения, не только переезд свой в Зимний дворец, где помещался малолетний император Иоанн Антонович, но и приведение в исполнение замысла своего о свержении регентши Анны Леопольдовны. Когда он сам после 22-хдневного регентства попал в ссылку, продолжавшуюся 22 года, то, обращаясь оттуда с прошениями к императрице Елизавете Петровне, Бирон подписывался ее верноподданым. Между тем, он никогда не принимал российского подданства; напротив того, кичился пред русскими званием иностранца, ненавидел их и считал, пожалуй, не выше китайцев, - мнение, которым и теперь нас удостаивает большая часть полуобразованных немцев, именно надменностью отличающихся от истинно просвещенных…»

«В ряду реформ настоящего царствования, отмена телесных наказаний, совершившаяся 17 апреля 1863 года, есть одна из благороднейших мер, - она ведет к смягчению нравов, к возвышению человеческого достоинства и довершает уравнение личностей разных сословий перед судом и законом. Вся Россия с благоговейной признательностью к Царю-освободителю приняла указ 17-го апреля 1863 года. Признательность эта усугубляется, когда, по историческим данным, воспроизводиться перед нами очерк учреждения и применения телесных наказаний в нашем отечестве в старину. К этому чувству, нас одушевившему при составлении настоящего исследования без сомнения, приведет каждого чтение представленного труда…»

«В Государственном архиве, в Санкт-Петербурге, храниться проект о тюрьмах, писанный в 1787 году собственноручно императрицею Екатериной II. Высочайше утвержденная комиссия для составления систематического проекта тюремного преобразования в России, узнав о существовании этого драгоценного автографа, испросила в прошлом году разрешения получить с него точную копию и поручила мне включить его в историческую записку о русских тюрьмах. Включив его в общую разработку исторического материала об отечественных наших тюрьмах, я считаю, однако-же, небезынтересным для науки отпечатать этот замечательный документ на страницах «Русской Старины», с кратким  критическим обзором о значении его для истории и для уголовного права. Тем более это кажется мне полезным, что до настоящего времени не сделана надлежащая оценка тем великим началам любви и милосердия, которые внесены в наше уголовное правосудие великою преобразовательницею.

Принципы, провозглашенные Екатериною II в ее знаменитом Наказе, в 1767 году, опередили все европейские законодательства почти на целое столетие.

Во всех европейских государствах тюрьмы находились в то время в самом ужасном состоянии. Они представляли страшное зрелище: Товер, Бастилия, Консиержери, Тампль и вообще все тюрьмы Европы наводили ужас и содрогание. Это были или сырые, мрачные башни, без света и воздуха, или же смрадные погреба и подземелья, где господствовали холод, голод, болезни и смерть. Подсудимые, подследственные, решенные всех возрастов, без различия пола, содержались по большей части в общих камерах и здесь они предавались пьянству, разврату и оргиям…»

«Секретарь Монса – Казнь фаворита – Ссылка Столетова и Балакирева – Прощение – Столетов на службе – Дело Долгоруких – Ссылка в Нерчинск.

Преобразование полудикой России в полуграмотную Европу сопровождалось многими возмутительными явлениями, которые были, впрочем, неизбежными последствиями насильственной прививки к жизни русской нравов и обычаев западных. Одним из подобных явлений были временщики, без которых не обошлось ни одно царствование от первого до последнего года XVIII века, изобиловавшего фаворитами и выскочками, своими доморощенными и заезжими искателями фортуны. Каждый временщик, следом за собою, выводил в люди, во-первых, своих родных; во-вторых своих приспешников и угодников. Блаженствовали они, покуда везло их милостивцу; падал он – и их благосостояние разбивалось вдребезги. Милостивец погибал на эшафоте или хоронился в Сибири, креатур его, наказанных плетьми или батогами, разжаловали в солдаты, заточали в монастыри, ссылали в Рогервик, на Оренбургскую линию, а то и дальше. И эта фантасмагория длилась до Екатерины II, но участь одного временщика не пугала другого, - пример предшественника не был наукою его преемнику.

В 1716 году несчастный – счастливец, Виллим Иванович Монс, снискал благосклонность супруги Петра Великого, государыни Екатерины Алексеевны, и, затем, через пять лет, достиг той вершины могущества, выше которой для временщика оставался только… эшафот. Духовные иерархи, первейшие вельможи заискивали милостей фаворита и его сестры, Матрены Ивановны Балк, не скупясь ни на взятки, ни на лесть, в которой доходили до крайнего раболепства. Толпу льстецов и просителей Монса составляли: Бестужев-Рюмин, Бирон, Белосельский, Артемий Волынский, Вяземский, Головкин, Дашков (архиерей ростовский), Долгоруков, Лопухин, Нарышкин, , Одоевский, Салтыков, Толстой, Трубецкой, Черкасский, Шепелев, Шувалов, Юшков, Юсупов и многие другие…»

«Известное происшествие в старо-Семеновском полку, 18-го октября 1820 г., оставило глубокий след в царствовании Александра I. Семеновским событием объясняется решительный поворот правительства того времени на путь крайней реакции. Отсюда понятно. Почему этот эпизод имеет важное значение для исследователя и новые о нем подробности имеют значение. Таковые подробности представляют записки полковника Ивана Федоровича Вадковского, бывшего в 1820 году командиром 3-го, а потом 2-го батальона лейб-гвардии Семеновского полка.

Рассказ  Вадковского озаглавлен в подлиннике «оправдательная статья», и действительно, кроме довольно подробного изложения событий 18-го октября и последующих дней 1820 года, он заключает в себе оправдания автора против возведенных на него обвинений в нераспорядительности и проч. Во всяком случае, «оправдательная статья» Вадковского, вместе с напечатанными уже в «Русской Старине» рассказом очевидца, всесторонне разъясняют, так называемую, Семеновскую историю 1820 года»

«Из всех владений Средней Азии Хивинское ханство, по своему географическому положению близ наших окраин и в низовьях важнейшей водной артерии страны, всегда обращало на себя наибольшее наше внимание. Мы находились с ним в прямых сношениях, когда имели еще очень смутное понятие о Ташкенте или Самарканде. Начиная с XVII столетия, к Хиве направляются русские путешественники, большей частью в качестве дипломатических агентов (Хохлов – 1620 г., Федотов – 1669, Даутов – 1675, Беневени – 1725, Гладышев, Муравин и Назимов – 1740,  Рукавкин – 1753, Бланкеннагель – 1793, Муравьев – 1819, Никифоров – 1841, Данилевский и Базинер – 1842, Игнатьев и Бутаков – 1858 и проч.), и даже военные экспедиции (яицких казаков в начале XVII столетия, князя Александра Бековича Черкасского 1717 года, генерал-адъютанта Перовского 1839). А в 1847 году, заняв низовья Сыр-Дарьи и открыв плаванье по Аральскому морю, мы примкнули почти непосредственно к ее владениям.

Но вскоре, вследствие случайного обстоятельства, внимание наше обратилось совершенно в другую сторону. С 1853 года мы двинулись вверх по Сыр-Дарье и постепенно заняли значительные части Кокандского и Бухарского ханств с Ташкентом (1865) и Самаркандом (1868). Вслед за тем войска наши высадились у Красноводска и упрочились на восточном берегу Каспийского моря. Таким образом Хива, забытая на время, была обойдена с двух сторон. Он не потеряла, однако, для нас того значения, которое дает ей само географическое ее положение. Напротив, всякий раз, когда в среде ученых  обществ в литературе обсуждался вопрос о мерах к развитию нашей торговли в Средней Азии, постоянно высказывалась мысль о важности в этот отношении водного пути по Аму-Дарье, ключом которого служит Хивинское ханство…»

 «Автор «Записок» родился в 1805 году. В 1815 г. П.А.Каратыгин поступил в театральное училище. 1-го марта 1823 года вступил он на русскую сцену. 1-го марта 1873 года истекло 50 лет служения его искусству.

Петр Андреевич Каратыгин, принадлежа к семье, из которой вышло несколько крупных талантов, ознаменовал свою полувековую службу замечательной преданностью и любовью к искусству. Всегда хороший, умный актер – он был и остается чрезвычайно полезным артистом, несколько поколений зрителей встречают его в самых разнообразных ролях с полным удовольствием. Отличный знаток сцены, опытный наставник в драматическом искусстве. Петр Андреевич был руководителем бесчисленного множества любителей-актеров, устраивая домашние спектакли в царских чертогах, в учебных заведениях и семьях всех сословий петербургского населения….

Независимо от сего, Петр Андреевич служение свое театру ознаменовал обширною и притом вполне бескорыстною деятельностью на поприще драматического писателя. Первые опыты его в литературе относятся к 1821 году, то были пьески для домашних спектаклей в театральном училище, они вызвали одобрение А.С. Грибоедова. В 1830 году Каратыгин в первый  раз поставил свое произведение на сцену общественного театра и затем в течение сорока лет явилось из под его пера до ста пьес оригинальных, переводных и переделок иностранных пьес. Если не все они отличаются литературными достоинствами. То почти все дали превосходные роли знаменитым, первоклассным дарованиям русской сцены, каковы: Рязанцев, Дюр, Сосницкий, Мартынов, Максимов, Самойлов, Асенкова, сестры Самойловы и др.»

«В записках Храповицкого, изданных в 1862 году в «Чтениях Московского Общества истории и Древностей Российских» очень часто встречается слово «перелюстрация».

Перелюстрациею называлось чтение чужих писем и депеш, нарушение тайны писем. Ею заменялись отчасти газеты и телеграммы нынешнего времени. Она была важнейшим орудием при управлении делами, потому что при помощи ее правительство знало о положении дел и настроении умов, сколько в провинции, столько за границею, о расположении министров и государей европейских держав, о намерениях и действиях аккредитованных при русском дворе иностранных дипломатов.

В Петербурге, как видно из смысла, в котором употребляется это выражение в Записках Храповицкого, по крайней мере в 1787 и 1788 годах, было обыкновение доставлять императрице каждый раз, тотчас же по прибытии почты и до ее отправления письма известных лиц. «Перлюстрировать» такие письма было важнейшим занятием Екатерины и она часто, по поводу содержания таких документов, в беседе со своим секретарем, делала разного рода замечания. Письма и депеши, получаемые иностранными дипломатами от их правительств, были предметом особого внимания Екатерины. Большая часть заметок о перлюстрации относится к 1788 и 1789 годам. Очевидно, такие заметки состоят в соотношении со днями прибытия иностранной почты, приходящей раз или два в неделю…»