Отечество в XIX веке

«Хмыров Михаил Дмитриевич родился 1-го сентября 1830 г.; воспитывался в Морском кадетском корпусе (который был тогда всего один). Выпущен в лейб-гвардии Измайловский полк прапорщиком, в 1848 г. Оставил военную службу в 1861 г. и с той поры доныне (1868 г.) бьет баклуши, состоя не у дел.

Начал печататься подневольно, написав, по приказанию кадетского начальства, «стихотворение» на случай 50-ти-летнего юбилея службы (и жизни) великого князя Михаила Павловича. Стихотворение это, без согласия и даже ведома автора, тиснуто в одной из книжек «Журнала Военно-Учебных заведений» за 1848 г.

Другое же «Стихотворение», названное 50-ти-летним юбилеем службы покойного императора Николая I в лейб-гвардии Измайловском полку и стяжавшее автору-прапорщику чин подпоручика («за отличие по службе») с подарком по этому чину (перстень, за который взято деньгами) напечатано в одном из тогдашних газетных изданий, но в каком именно, автор не помнит…»

«…18 октября 1809 г. Граф Алексей Андреевич. Не безызвестно вам, что от почтового департамента издаваемы будут ведомости, под названием «Северная Почта» или «Новая С.-Петербургская Газета», над коими главный надзор поручил я в особенности товарищу министра внутренних дел, тайному советнику Козодавлеву. Главнейшая цель сего издания есть та, чтоб сообщая публике приличные обстоятельствам времени сведения, заслуживающие ее внимания, содержать всегда умы народные в том направлении, которое наиболее соответствует благонамеренным видам правительства…»

«Всемилостивый Государь! Я получил от графа Ливена до несение, что от принца регента было сделано в парламенте предложение с приглашением подать ему средства ко вспоможению и облегчению российских подданных, претерпевших разорение от неприятельского нашествия, что по сему поводу происходили обыкновенные прения, и что, наконец, оное предложение было принято и на сей предмет назначено до 200 000 фунтов стерлингов, кроме того, что могут привести подписки частных людей в Англии.

Граф Ливен, узнав о сем, отозвался, что он, не входя ни в какие объяснения, будет ли таковое предложение у нас принято, полагает однако же, что оный подвиг, как новое доказательство дружественного расположения, без сомнения, будет приятен для вашего величества.

О всех сих обстоятельствах сообщил мне также изустно лорд Катгарт, бывший у меня вчерась на конференции…»

«Во исполнение ваш. имп. вел.  высочайшего повеления, объявленного мне графом Аракчеевым и полученного мной 20 сего октября, о всеподданейшем поднесении вашему императорскому величеству сведений касаетльно великого урона, усмотренного в лифляндском казачьем полку, неупотребленном впрочем против неприятеля, счастье имею повергнуть к священным стопам вашего императорского величества исторические озложение обстоятельств с самого выезда моего из Митавы по составлению лифляндского ополчения и лифляндского казачьего полка, и по день расформирования оного бывших, с приложением документов, доказывающих усилия и средства употребления на тот конец, дабы ополчение и казачий полк никогда не достигнули предназначенной цели своей…»

«Два лета коварством и неограниченным властолюбием умышляемое нападение на империю нашу наконец действие свое восприяло, вторжением неприятия в границы наши и занятием Ковны сего 12 июня. Сим последним опытом вероломства и необузданного честолюбия Французского императора положен предел нашему долготерпению, и мы подъемлем чистотой намерений наших и миролюбием освященное оружие наше на отражение кровожаждущего супостата.

Всей Европе известны пожертвования наши миру; известны и тяжкие узы, кои мы добровольно на себя для сохранения оного возложили; известны и точность, с каковой мы, в уважение святости вообще принятых нами обязанностей, против воли сердца нашего, выдали Французскому императору вспомогательное войско наше во время войны его с Австрией. Но едва лишь содействием нашим пролитие человеческой крови в сей части Европы остановилось; едва торжественным договором водворились в странах, войной удрученных, тишина и порядок, как Французской император умышлял уже против существования оных, и мысленно размерял пространство времени, в которое способно ему будет бросить пламенники свои на Север и обольстить коварными предложениями легкомысленных людей той части бывшего народа Польского, которая познала истинное благодеяние тогда только, когда к империи нашей присоединилось…»

«…Господин статский советник Бахтин. Из прилагаемого при сем дошедшего до меня прошения и дополнительной к нему записки усмотрите вы описание злоупотреблений в городе Зубцов происходящих. Желая открыть их без огласки и с беспристрастием избрал я вас к сему поручению быв уверен, что исполните вы его со всем возможным успехом: для чего примите следующие наставления:

1) С вами отправится на место подавший мне сии бумаги ратман Некрасов. Прежде всего распорядитесь с ним так, чтобы получа от него нужные вам сведения, не обнаруживать его и нигде не выставлять как доносителя, ибо усердие его не заслуживает того, чтобы быть ему впоследствии ненавидимым и гонимым от местного начальства.

2) Прежде нежели огласится предмет вашего послания, проверьте лично указуемый им подлог в полицейском журнале, спросите свидетеля на коего он ссылается и им убедите писца перемену сию в действо производившего; узнайте какую точно имеет связь записанный подложно договор купца Пасохина с аттестатами от города данными и не сделан ли он к сокрытию его мнения на случай взыскания с откупщика Молокова, кому аттестаты сии доверены…»

«Часть первая. От 20 мая 1804 года до 25 апреля 1830 года.

Период I. Рождение. – Пребывание с бабкой.

Я родился 1804 года, мая 20 дня, утром на заре, в селе Новоспасском, принадлежавшем родителю моему, капитану в отставке, Ивану Николаевичу Глинке; имение это находится в 20 верст. от города Ельни, Смоленской губернии; оно расположено по реке Десне близ ее истока и в недальнем расстоянии окружено непроходимыми лесами, сливающимися с знаменитыми брянскими лесами. Вскоре по рождении моем матушка моя Евгения Андреевна, урожденная Глинка, принуждена была предоставить первоначальное мое воспитание бабке моей Фёкле Александровне (матери моего отца), которая, овладев мной, перенесла меня в свою комнату. С ней, кормилицей и няней провел я около трех или четырех лет, видаясь с родителями весьма редко…»

«В декабрьском номере «Морского сборника» за 1854 г. напечатана статья «Нападение на Камчатку англо-американской эскадры в августе 1854 г.», составленная на основании совершенно недостоверных сведений об отражении нападения на Петропавловский порт англо-французской эскадры. Подробности знаменитого отражения неприятелей от восточных нашего отечества сделались, таким образом, известны в России не вполне и при том, главным образом, из означенной статьи.

Желание представить дело в более полном и правдивом виде обязывает меня, как участника в нем, напечатать выдержки из записок, веденных мной в то время…»

«…С некоторого времени носится слух о военном действии, предпринимаемом против Берлина. Какая его цель – неизвестно, но можно предполагать, что оно будет обращено против черни, делающий почти каждый вечер из Берлина арену всех своих неистовств. Надо надеяться, что цель эта будет легко достигнута помощью многочисленного и верного войска, нетерпеливо желающего отомстить за оскорбления и унижения, так мало им заслуженные.

Но когда этот факт совершится, какое будет дальнейшее действие правительства и что надо будет ему сделать, чтобы возвратить монархии бывшую ее силу и восстановить ее прошедшую власть?..»

«…Список с прошения старорусского военного поселения, округа 3-го карабинерного полка, присутствующего в полковом комитете священника села Коломны Ионанна Парвова 9 августа 1831 г.

ВО время происшедшего бунта в округе 3 карабинерского полка военных поселений против своих начальников и убиении оных, 13 ч. сего июля, с повода того, что я весьма часто по делам службы имел с оным начальством сношения, был равным образом жертвой сим зверообразным и немилосердным бунтовщикам; в три часа пополудни бунтовщики, схватив меня на берегу реки Ловати, били кольями без всякого милосердия. Обагренный кровью, лишенный всех чувств, был я стащен оными в дом свой, уже не имеющий ни одной оконницы, где, по битии замков с кладовой и сундуков моих, производился обыск какого-то яда; и, при каковом осмотре, я был под крепким караулом; потом виден был бунтовщиками из погоста в деревню Коломно, с тем мнением, чтобы лишить меня жизни, где привязав веревкой за ноги к перилам на улице близ канавы устроенным, вторительно били меня стягами и кольями жесточайшим образом, после чего отвели в деревню Остратово,в  которой спасена жизнь моя некоторыми из прихожан моих деревни Слугина и Остратово…»