До 1917 года

«Приехав в Петербург по смерти Екатерины, Император Павел тотчас же вытребовал к себе из Гатчины полковника Аракчеева. Аракчеев, получив приказание, немедленно прискакал в Петербург, как был, в одном мундире, не взявши с собою решительно никаких вещей и даже теплой одежды. При Екатерине офицеры Гатчинского отряда никогда не допускались в Зимний дворец, и потому, не зная расположения комнат, Аракчеев насилу отыскал Императора. Павел принял его очень милостиво, тотчас же произвел в генералы и назначил комендантом; Наследник же престола, Александр Павлович, назначен петербургским военным генерал-губернатором. Павел поставил их рядом, соединил их руки и сказал: «Будьте друзьями и помогайте мне». С этого момента началась дружба Аракчеева с будущим Императором. Не имея при себе даже перемены белья, Аракчеев на следующий день обратился к своему новому другу и объяснил ему неудобство своего положения. Александр прислал ему собственную рубашку, которую Аракчеев сохранил во всю свою жизнь, и чрез 38 лет был в ней похоронен согласно его завещанию. По смерти Александра I она лежала на столе в бывшем кабинете Императора, в грузинском доме графа Аракчеева, в сафьянном футляре, и золотая тисненая надпись сообщала о дне, в которой она была подарена графу, и завещание Аракчеева: быть в ней похороненным…»

«Теперь, когда я почти ослепла и мне прочли чрезвычайно замечательное произведение графа Л.Н. Толстого «Война и мир», где, между прочим, говорится о страстном, благоговейном чувстве, ощущавшемся всеми молодыми людьми к императору Александру Павловичу, в начале его царствования, мне так ясно, так живо, так упоительно представилась та эпоха, и воротились те живые, никогда незабываемые мной воспоминания, о которых мне захотелось рассказать.

Расскажу первой – незабвенную встречу мою с императором Александром Павловичем в 1817-м году. В Полтаве готовился смотр корпуса г-на Сакена, в котором муж мой, Керн, служил дивизионным командиром. Немного прибитая на цвету – как говорят в Малороссии – необыкновенно робкая, выданная замуж и слишком рано, и слишком неразборчиво, я привезена была в Полтаву. Тут меня повезли на смотр и на бал, где я увидела императора.

У меня была подруга еще моложе меня и вышедшая замуж, тоже за генерала, старее гораздо ее, но образованного, приятного и очень умного человека, который умел с ней обращаться, - и мы с ней вместе ездили на смотр и вместе стояли на этом балу, против группы, где стоял император, Сакен и его etet-major…»

«1815 год июня 14 дня, после обеда в 6 часов, камер-юнкер Дивов привез меня в ложу вольных каменщиков. Я был введен в покой, где дожидался более часа, пока кончился обряд принятия другого профана Г.М. князя Одоевского и вошел ко мне человек, одетый просто во фрак. Он завязал мне глаза и провёл через большой ряд покоев; но вдруг остановился. Я услышал гром запоров, заскрипели двери и мы переступили через порог. Провожатый посадил меня на стул и сказал: «когда я уйду – скиньте повязку и углубитесь в книгу, которая развернута перед вами»; скрип двери и гром запоров известил меня о его удалении. Я снял повязку. Черные стены мрачной пещеры окружали меня; при слабом свете лампады, которая висела надо мною, глаза мои встретили мертвую голову и близ нее развернутую библию на бархатной голубой подушке, обшитой золотым галуном. В верху томное мерцание изображало также мертвую голову с двумя внизу накрест костями и надписью Memento mori. Я взял книгу религии и про себя читал…»

«Малолетное отделение I-го кадетского корпуса в 1808 г.

В начале 1808 года отданы были мы  с братом Петром в 1-й кадетский корпус. Предварительно были мы представлены на смотр к цесаревичу в. к. Константину Павловичу, жившему в Мраморном дворце.

Когда привезли нас в корпус, нас отвели в лазарет, где нас раздели, осмотрели наше телосложение, а потом привили оспу. Поступили мы  в 5-ю камеру малолетного отделения, которую заведовала мадам Альбедиль, женщина пожилых лет, высокого роста, худая, черноволосая, косая и в довершение пресердитая. При камере были две няньки, первая половина малолетных принадлежала Ивановне, вторая же – Акулине; у этой последней находились и мы. Трудно было сначала привыкнуть к казенной пище и казенному былью. По утрам вместо чая нам давали овсяный суп и полубелую булку. За обедом кормили нас плохо: дадут тарелку супу, кусок жесткой говядины и пирог с кашей, или со пшеном, или говядиной…»

«Дрезденское сражение доказало союзникам ту неоспоримую истину, что, когда нет единства в начальстве, то успеха ожидать нельзя. Князь Шварценберг, начальствоваший соединенными армиями союзников, находился в самых стесненных обстоятельствах. Три союзные монарха были при армии и каждый из них имел своих доверенных лиц, искавших случая выказаться в глазах своих венценосных покровителей – и, таким образом, парализовали действия главнокомандующего. Соперничество национальностей, - различие идей и личное самолюбие порождали интриги и беспрерывные столкновения между ними. Упускалось много времени в напрасных спорах и когда подходила наконец решительная минута действия, оказывалось, что прежде задуманный план уже не годится никуда вследствие новых возникших случайностей…»

«20-го мая 1812 года своеручный приказ государя императора Александра Павловича в Вильне.

Его императорское величество, из маневра, произведенного чего числа, под Вильно, 3-ей пехотной дивизией, усматривает, с особенным удовольствием, совершенство, до которого сия дивизия доведена, старанием ее начальника, генерал-лейтенанта Коновницына.

Поставляя его примером целой армии, его императорское величество объявляет ему свою совершенную признательность, равномерно объявляет благоволение гг. бригадным командирам: генерал-майорам Шаховскому, Тучкову 4-му и полковнику Войкову, полковым шефам и прочим, как штаб и обер-офицерам, так и нижним чинам, и жалует сим последним, в поощрение, по 5 рублей на человека…»

«Записка, представленная 20 сентября 1786 года.

Имея достаточно времени для того, чтобы изучить в. князей в педагогическом отношении с тех пор, как я был допущен к ним, я считаю необходимым представить вашему сиятельству прилагаемый отчет, как общий вывод моих наблюдений, с тем, чтобы вы могли видеть в одно и тоже время, что было до сих пор сделано мною и что мне остается еще сделать.

1-я часть. О том, что было сделано и что остается сделать в настоящее время.

Чтение. Великий князь Александр читал со мной Робинзона, Колумба, Кортеза и Пизарра сочинения Кампе, несколько отрывков из Театральных пьес и Телемаха, несколько басней Лафонтена, полтора тома сочинений Миллота и различные места Корнелия Непота, Плутарха и римской истории  Фергуссона…»

«Был 1729 год, когда отец мой Этьен Позье, родившийся в Клераке, решился, по настоянию брата своего Пьера Позье, состоявшего хирургом при дворе русского императора Петра I, уехать из Женевы, где он имел жительство с женой своей Сюзанной Буверо, от которой имел шестерых детей. Незначительность состояния утвердила его в этом намерении. Он взял с собой старшего брата моего Филиберта и меня, которому было в то время не более десяти лет, а в Женеве оставил трех моих сестер и третьего брата…»

«1719 год. Июнь 3. Сговорил я жениться на дочери Гаврила Ивановича графа Головкина канцлера, Настасье Гавр., на Котлине острову.

5. Взят я службу ко двору государя императора Петра Великого волунтиром.

1722 год. Генваря 28. Написан я, имянным указом, в сержанты Л. Г. в преображеский полк, а был, по прежнему при дворе.

Апрель 16. Женился я на дочери канцлера графа Головина, Настатье Гавр. в Москве.

1723 год. Август 21. Родился у меня первый сын к. Александр 4 ¼ часа пополуночи, в С. Петербурге, имя дано, того же августа 30 числа, пр. отца нашего Александра Свирского. Восприемниками были государь император Петр Великий и государыня цесаревна Анна Петровна…»

«В древнейший, патриархальный период истории народ и войско были явлениями почти тождественными: в то время выражения: войско, полк и челядь обозначали просто народ, тогда как впоследствии все три речения стали обозначать собственно военный класс людей. Поэтому организация народа была вместе с тем и военной организацией. С одной стороны центр племенной жизни, город, был собственно не что иное, как только временный приют от неприятеля: это доказывается как значением имени «город», так и действительным характером города. Названия города в разных языках указывают или на защиту (город, городить, огорода, подобно тому как arx одного корня с arcere), или же на возвышенность места, на котором обыкновенно воздвигался город…»