Отечество в XIX веке

«Нас было пять братьев и все пятеро погибли в крушении 14 декабря 1825 года. Посвящу несколько строк для биографической заметки о каждом из нас.

Старший брат Николай, последнее время своей службы в Кронштадте, жил вместе со мной и младшим братом Петром на казенной квартире, в доме, который впоследствии передан для главного командира кронштадтского порта. Рядом с нами занимал комнату капитан-лейтенант Павел Афанасьевич Дохтуров, а над нами была квартира Екатерины Петровны Абросимовой, вдовы штурманского офицера…»

«Когда император Александр был болен в Таганроге, к великому князю ежедневно привозили фельдъегеря донесения о состоянии государя. По получении известия о кончине, великий князь собрал к себе своих приближенных, сообщил им со слезами эту весть и объявил им, что хотя окружающие покойного государя признали великого князя императором, и князь Волконский, и барон Дибич с прочими находившимися тогда в Таганроге прислали к нему присяжные листы, но он, великий князь, возвращает им оные, ибо отрекается от престола, сохраняя свято и по чести данное покойному императору обязательство. При этом случае он вынул из бюро бумагу и, давая читать ее Николаю Николаевичу Новосильцеву, сказал, что так как Новосильцев долго находился при покойном государе, то хорошо знает его почерк. Тут великий князь рассказал, что он хотел жениться на княжне Четвертинской, но матушка и брат не позволяли…»

«Теперь, когда я почти ослепла и мне прочли чрезвычайно замечательное произведение графа Л.Н. Толстого «Война и мир», где, между прочим, говорится о страстном, благоговейном чувстве, ощущавшемся всеми молодыми людьми к императору Александру Павловичу, в начале его царствования, мне так ясно, так живо, так упоительно представилась та эпоха, и воротились те живые, никогда незабываемые мной воспоминания, о которых мне захотелось рассказать.

Расскажу первой – незабвенную встречу мою с императором Александром Павловичем в 1817-м году. В Полтаве готовился смотр корпуса г-на Сакена, в котором муж мой, Керн, служил дивизионным командиром. Немного прибитая на цвету – как говорят в Малороссии – необыкновенно робкая, выданная замуж и слишком рано, и слишком неразборчиво, я привезена была в Полтаву. Тут меня повезли на смотр и на бал, где я увидела императора.

У меня была подруга еще моложе меня и вышедшая замуж, тоже за генерала, старее гораздо ее, но образованного, приятного и очень умного человека, который умел с ней обращаться, - и мы с ней вместе ездили на смотр и вместе стояли на этом балу, против группы, где стоял император, Сакен и его etet-major…»

«1815 год июня 14 дня, после обеда в 6 часов, камер-юнкер Дивов привез меня в ложу вольных каменщиков. Я был введен в покой, где дожидался более часа, пока кончился обряд принятия другого профана Г.М. князя Одоевского и вошел ко мне человек, одетый просто во фрак. Он завязал мне глаза и провёл через большой ряд покоев; но вдруг остановился. Я услышал гром запоров, заскрипели двери и мы переступили через порог. Провожатый посадил меня на стул и сказал: «когда я уйду – скиньте повязку и углубитесь в книгу, которая развернута перед вами»; скрип двери и гром запоров известил меня о его удалении. Я снял повязку. Черные стены мрачной пещеры окружали меня; при слабом свете лампады, которая висела надо мною, глаза мои встретили мертвую голову и близ нее развернутую библию на бархатной голубой подушке, обшитой золотым галуном. В верху томное мерцание изображало также мертвую голову с двумя внизу накрест костями и надписью Memento mori. Я взял книгу религии и про себя читал…»

«Малолетное отделение I-го кадетского корпуса в 1808 г.

В начале 1808 года отданы были мы  с братом Петром в 1-й кадетский корпус. Предварительно были мы представлены на смотр к цесаревичу в. к. Константину Павловичу, жившему в Мраморном дворце.

Когда привезли нас в корпус, нас отвели в лазарет, где нас раздели, осмотрели наше телосложение, а потом привили оспу. Поступили мы  в 5-ю камеру малолетного отделения, которую заведовала мадам Альбедиль, женщина пожилых лет, высокого роста, худая, черноволосая, косая и в довершение пресердитая. При камере были две няньки, первая половина малолетных принадлежала Ивановне, вторая же – Акулине; у этой последней находились и мы. Трудно было сначала привыкнуть к казенной пище и казенному былью. По утрам вместо чая нам давали овсяный суп и полубелую булку. За обедом кормили нас плохо: дадут тарелку супу, кусок жесткой говядины и пирог с кашей, или со пшеном, или говядиной…»

«Дрезденское сражение доказало союзникам ту неоспоримую истину, что, когда нет единства в начальстве, то успеха ожидать нельзя. Князь Шварценберг, начальствоваший соединенными армиями союзников, находился в самых стесненных обстоятельствах. Три союзные монарха были при армии и каждый из них имел своих доверенных лиц, искавших случая выказаться в глазах своих венценосных покровителей – и, таким образом, парализовали действия главнокомандующего. Соперничество национальностей, - различие идей и личное самолюбие порождали интриги и беспрерывные столкновения между ними. Упускалось много времени в напрасных спорах и когда подходила наконец решительная минута действия, оказывалось, что прежде задуманный план уже не годится никуда вследствие новых возникших случайностей…»

«20-го мая 1812 года своеручный приказ государя императора Александра Павловича в Вильне.

Его императорское величество, из маневра, произведенного чего числа, под Вильно, 3-ей пехотной дивизией, усматривает, с особенным удовольствием, совершенство, до которого сия дивизия доведена, старанием ее начальника, генерал-лейтенанта Коновницына.

Поставляя его примером целой армии, его императорское величество объявляет ему свою совершенную признательность, равномерно объявляет благоволение гг. бригадным командирам: генерал-майорам Шаховскому, Тучкову 4-му и полковнику Войкову, полковым шефам и прочим, как штаб и обер-офицерам, так и нижним чинам, и жалует сим последним, в поощрение, по 5 рублей на человека…»

«… Брат окончил свои записки 1854 годом, приездом своим в Царское, а умер он в 1857 г. Я хочу, насколько память моя и письма брата позволят, пополнить этот пробел и сообщить о нем все, что я знаю, не только как о композиторе, но как о человеке.

Жилось нам в Царском Селе летом в 1854 г. хорошо, брат был здоров, доволен. Обыкновенно день его был расположен следующим образом: вставал он довольно рано и исписывал мелким шрифтом целый лист своих записок; часов в 10 приходил к чаю и прочитывал мне написанное им в то утро; поговоря немного, мы уходили на балкон. Иногда он писал что-нибудь (все лето он решительно ничего не сочинил, но наоркестровал несколько пьес), а чаще читал один, или я ему читала громко. Для отдыха он валялся или занимался с девочкой моей, его крестницей (которую он очень любил), на ковре, разостланном тут же на балконе, и когда бывало принесут им еще котенка, то он оставался очень доволен…»

«В декабре месяце 1854 года, вместо князя Михаила Сергеевича Воронцова наместником кавказского края и главнокомандующим отдельным кавказским корпусом назначен был генерал от инфантерии, генерал-адъютант Николай Николаевич Муравьев, командовавший до того войсками гренадерского корпуса.

По осмотре кубанской линии, главнокомандующий прибыл на левый фланг в исходе января месяца 1855 г. Генерал-майор Яков Петрович Бакланов, по званию начальника кавалерии, выехал к нему навстречу с донским казачьим полком и встретил поезд на пути из крепости Воздвиженской в Грозную, около Ермоловского кургана, со всеми военными почестями…»

«Письмо императора Николая I к гр. Витгенштейну. 15 декабря 1825 года.

Граф Петр Христианович. Вам известна непоколебимая воля Брата Моего Константина Павловича, исполняя которую, Я вступил на Престол с пролитием крови Моих подданных; вы поймете, что во Мне происходить должно и верно будете жалеть обо Мне.

Что здесь было – есть тоже, что у вас готовилось, и что, надеюсь, с помощью Божией, вы верно помешали выполнить. С нетерпением жду от вас известий насчет того, что г. Чернышев вам сообщил; здесь открытия наши весьма важны и все почти виновные в моих руках; все подтвердилось по смыслу тех сведений, которые Мы и от г. Дибича получили.

Я в полной надежде на Бога, что сие зло истребится до своего основания.

Гвардия себя показала, как достойно памяти ее покойного Благодетеля.

Теперь Бог с вами, любезный Граф. Моя доверенность и уважение вам давно известны и Я их от искреннего сердца здесь повторяю вам искренний Николай.

С. П. Б. 15 декабря 1825 года».