Биографии

Академик А.А. Куник в 1864 г. случайно приобрел у одного из букинистов (на Большой Садовой улице), для своей весьма богатой по истории библиотеки, очень любопытную рукопись. Эта тетрадь, в 4-ю долю сероватой бумаги, из семи листков, переплетенной в толстый кожаный переплет. Рукопись некогда принадлежала известному историку Д.Н. Бантышу-Каменскому, и заключает в себе: а) собственноручные заметки архимандрита Иосифа; б) записанное Бантыш-Каменским в Полтаве, в 1819 г., со слов архимандрита Иосифа, известие о пребывании этого лица в городке Горсензе, в Ютландии, при детях бывшей правительницы России Анны Леопольдовны; в) родословие ее фамилии и г) рисунок, собственноручно исполненный дочерью Анны Леопольдовны – принцессой Екатериной Антоновной...

«Бирон представляет собой тип, далеко не привлекательный, но во многих отношениях чрезвычайно своеобразный. В течение двадцати двух лет он находился безотлучно при императрице Анне Иоанновне (сперва в Митаве, потом в С.-Петербурге и Москве), и, по-своему, был лично ей предан. После кончины ее, он даже остался при теле в Летнем дворце и отложил до ее погребения, не только переезд свой в Зимний дворец, где помещался малолетний император Иоанн Антонович, но и приведение в исполнение замысла своего о свержении регентши Анны Леопольдовны. Когда он сам после 22-хдневного регентства попал в ссылку, продолжавшуюся 22 года, то, обращаясь оттуда с прошениями к императрице Елизавете Петровне, Бирон подписывался ее верноподданым. Между тем, он никогда не принимал российского подданства; напротив того, кичился пред русскими званием иностранца, ненавидел их и считал, пожалуй, не выше китайцев, - мнение, которым и теперь нас удостаивает большая часть полуобразованных немцев, именно надменностью отличающихся от истинно просвещенных…»

«Трудно предполагать, чтобы кому-нибудь из читателей «Русск. Стар.» не было известно имя Степ. Ив. Шешковского, начальника Тайной Канцелярии в 1780 – 1790 гг. Вот отрывок из заметки о нем почти современника его, П.А. Радищева, сына известного автора «Путешествия из Петербурга в Москву».

«Низкий происхождением, воспитанием и душевными качествами, Шешковский был грозою столицы. Ему была препоручена Тайная Канцелярия и этот Великий Инквизитор России исполнял свою должность с ужасной аккуратностью и суровостью. Он действовал с отвратительным самовластием и суровостью, без малейшего снисхождения и сострадания. Шешковский сам хвалился, что знает средства вынуждать признания; а именно: он начинал тем, что допрашиваемое лицо хватит палкой подсамый подбородок, так что зубы затрещат, а иногда и выскакивают…»

«… Брат окончил свои записки 1854 годом, приездом своим в Царское, а умер он в 1857 г. Я хочу, насколько память моя и письма брата позволят, пополнить этот пробел и сообщить о нем все, что я знаю, не только как о композиторе, но как о человеке.

Жилось нам в Царском Селе летом в 1854 г. хорошо, брат был здоров, доволен. Обыкновенно день его был расположен следующим образом: вставал он довольно рано и исписывал мелким шрифтом целый лист своих записок; часов в 10 приходил к чаю и прочитывал мне написанное им в то утро; поговоря немного, мы уходили на балкон. Иногда он писал что-нибудь (все лето он решительно ничего не сочинил, но наоркестровал несколько пьес), а чаще читал один, или я ему читала громко. Для отдыха он валялся или занимался с девочкой моей, его крестницей (которую он очень любил), на ковре, разостланном тут же на балконе, и когда бывало принесут им еще котенка, то он оставался очень доволен…»

«…Отец мой служил в Гатчине при великом князе Павле Петровиче, оставил место это по неприятностям, о коих никогда не говорил мне, но о личности велик. Князя, между прочим, рассказал мне следующий случай. В Гатчине стоял один из конных полков, и вел. Кн. Ежедневно бывал на разводе и учениях.

Майор Фрейганг, по какому-то недоразумению, опоздал к разводу. Вел. кн. Встретил его так, что тот, просидев несколько минут перед ним молча с опущенным палашом на седле, вдруг свалился, как сноп, наземь. Вел. кн. Требовал от врача, отца моего, ежедневно по два раза, устного донесения о положении пораженного ударом, и призвал тотчас к себе оправившегося больного. Встретив его, подает ему ласково руку и посадив его, вел. кн. спросил по-немецки:

- Bin sich ein Mensch (человек ли я?) и на молчание Фрейганга повторил свой вопрос, а на ответ: да, продолжал:

- So kann ich auch irren (тогда я могу ошибаться)!

И далее: «Sind Sei Mensch» (и вы человек?) – «Человек, в. и. высочество».

- Dann konnen sie auch verzeihen (тогда вы конечно умеете прощать) и обнял его».

«Три брата Карины происходили из хорошего дворянского рода. Они получили смолоду хорошее образование и принадлежали к первой по времени категории светских юношей, принявших участие в литературном движении, которое заявило себя почти одновременно около эпохи восшествия на престол Екатерины II.

А) Александр Григорьевич Карин, старший из братьев, учился в московском университете в первые годы его существования (…), и был там товарищем Фон-Визина, с которым был он потом приятелем (…). Новиков говорит, что Карин знал хорошо некоторые иностранные языки, имел отличную библиотеку и был большой любитель литературы, и что мелкие его стихотворения печатались в журналах…»

«Не только каждая национальность, а каждая страна, каждый закоулок имеют свои симпатии и антипатии, у каждого из них есть свои герои, свои мученики, свои предатели. Имена таких лиц долго живут среди народа, - и счастливо то население, которое не переживает памяти об этих людях. К числу своих героев-мучеников донской народ до сих пор причисляет Василия Дмитриевича Сухорукова, память о котором сохранилась на  всем протяжении Донской области. Имя его до сих пор с благоговением произносят в донских палатах и хижинах. Эта личность, обязанная своей известностью единственно своему светлому уму, прекрасному образованию и постоянному труду, испытала много горя, в котором и сошла в могилу…»

«11 января 1870 года, 6 ½ часов утра, после продолжительной и тяжкой болезни скончался на 70-м году от роду, один из достойных русских литераторов, преданный науке, как науке и искусству, как искусству, Александр Фомич Вельтман. Он принадлежал к числу тех московских типических тружеников, которые работают с утра до вечера в своем кабинете, никуда и никогда почти не выходят из дома, кроме случайных необходимостей, не знают никаких в свете удовольствий и всецело преданы своему делу. Подражателей им желать бесполезно, ибо могут ли найтиться охотники корпеть над письменным столом или за книгами, часов по 15-ти в день, но нельзя не воздать им должной дани уважения, даже мимо содержания их деятельности…»

«Александр Николаевич Неустроев передал в распоряжение редакции «Русской старины» записку из дела о бывшем новгородском гражданском губернаторе, действительном статском советнике Жеребцове, преданном суду, по высочайшему повелению, за беспорядки и неправильности по делу «Об убийстве домоправительницы графа Аракчеева, Шумской». Записка эта печатная, в лист, и заключает в себе 85 страниц, составлена она была для членов общего собрания сената при суждении дела Жеребцова.

Сообразно цели, для которой составлена, записка содержит: повод послуживший преданию суду Жеребцова, развитие этих оснований по пунктам обвинения, подкрепленное извлечением из дела, ответы Жеребцова, а также справки из дела об убийстве Шумской и других производств, изложение  некоторых документов, на которые ссылался подсудимый, и мнения сенаторов о вине Жеребцова…»

«Родился я в 1792 году с 25-го на 25-е октября в ночи. Родитель мой был священником при бедной церкви в селе Тарасове Рязанской губернии, а мать моя была из дворянского дома. ПО крайней ограниченности средств, приобретенных должностью при церкви, для содержания семейства, отец мой занимался сам земледелием и тем с большей охотой, что особенно любил сельское хозяйство. Это составляло единственный способ к возможному содержанию большого его семейства…»